Меч мертвых - Страница 5

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

А ещё есть у мудрой Гуннхильд младшие женщины в доме, а также служанки и много рабынь, и от них-то, как водится, люди и узнаю́т всё самое любопытное. Известно же – рабынь хлебом не корми, дай только почесать языками. Вот так и получилось, что добрую весть о скором возвращении Хрольва и его кораблей омрачил зловещий слушок.

– Сама-то я, конечно, не видела, – делала большие глаза молоденькая рабыня по прозвищу Белоручка. – Мне ли тереться подле хозяйки, когда она разговаривает с Богами!.. Но из капища наша Гуннхильд вернулась задумчива, и это кто хотите вам подтвердит. И я слышала от Друмбы, которая всегда сопровождает хозяйку, будто вода в драгоценной чаше на миг покраснела, как кровь!..

Кудрявую Белоручку считали некрасивой из-за смугловатой кожи и слишком тёмных волос. Эта внешность передалась ей от бабушки, которую отец Хрольва привёз когда-то из страны Валланд, из боевого похода. Мать Белоручки ещё могла объясняться на родном языке, а сама она – едва-едва. Зато все три были отличными вышивальщицами. И, конечно, болтушками. Все вальхи любят поговорить, а вальхинки – и подавно.

– Кровь… – задумчиво пробормотал высокий старик в нахлобученной войлочной шляпе. Ветер нёс и расчёсывал его длинную бороду. – Сколько раз окрашивала она морскую волну, когда Хрольв следовал за Рагнаром в битву!

– А теперь Кожаные Штаны принимает послов гарда-конунга и хочет договариваться о торговле и мире, – заметил на это воин из корабельной ватаги, подошедший послушать сплетни рабынь. Он говорил по-датски не особенно чисто. Светлые волосы были заплетены так, как носят у саксов, а поперёк живота висел огромный боевой нож, давший название его племени. Он сплюнул на песок, усеянный засохшими водорослями: – Кто бы мог ждать подобного, когда Хрёрек оставлял свой город и уходил жить на восток!

– Вещая Гуннхильд всегда молится об урожае и мире, – вставила пожилая служанка.

Длиннобородый плотнее запахнул полы тёмно-синего плаща, укрываясь от ветра:

– Всякий молится об урожае и мире для своего края, а за славой отправляется на соседа с красным щитом. О чём будут рассказывать у очагов, если Один перестанет бросать между героями руны раздора, руны вражды?

– Лучше объясни, женщина, как это ваша Гуннхильд постигает смысл рун! – потребовал сакс. – Я видел её, она же слепая!

– Вещая Гуннхильд зрит сердцем! – важно ответила служанка, а смешливая Белоручка весело фыркнула:

– Хозяйка проведёт пальцем по ткани и скажет тебе, какого она цвета, и ты её не обманешь. Раз уж вода предстала ей кровью, значит, так оно на самом деле и было.

Сакс промолчал, но очертания далёких туч, изорванных ветром, внезапно напомнили ему женщин, шествовавших на другой край небес. Они величаво летели по ветру – с распущенными волосами, в развевающихся одеждах. Прекрасным и зловещим показался воину этот неторопливый полёт… Он обернулся, желая указать на облака старику, но того нигде не было видно.

Гуннхильд, дочь Рагнара, благородная супруга Хрольва Пять Ножей, появилась на берегу в полдень. Она ехала на смирной лошадке рыжевато-песочной масти, с коротко подстриженной гривой и пушистым хвостом. Она очень прямо сидела в седле, удобно оперев ноги на дощечку и по обыкновению прикрыв веками слепые глаза. Связка ключей – гордость домовитой хозяйки – позвякивала у пояса, свисая с нагрудной бронзовой пряжки. Густые седеющие волосы Гуннхильд были собраны в узел и повязаны нарядным платком, как пристало замужней. Люди приветствовали и пророчицу, и верную Друмбу, что вела лошадку под уздцы. Друмба одевалась по-мужски и повадками своими отчасти напоминала мужчину; однако тому, кто пожелал бы смеяться над нею и, паче того, говорить хулительные стихи, следовало сперва посмотреть на потёртую рукоять меча, висевшего у неё при бедре. Воительница отбрасывала за спину длинные пряди, стеснённые лишь повязкой на лбу. Гибкую и крепкую девушку называли Друмбой – Обрубком – примерно за то же, за что искусной вышивальщице дали прозвище Белоручка. Она неотлучно состояла при Гуннхильд с того самого дня, когда супруга Хрольва гуляла одна на морском берегу, слушая голоса птиц, и едва не утонула в прилив. Друмба случилась неподалёку и, как говорили, вынесла её на руках. Это было шесть зим назад.

Лошадка Гуннхильд спустилась по улице, вымощенной горбылём, и остановилась на причале, там, где небольшие острые волны лизали позеленевшее подножие свай. Друмба без большого усилия сняла хозяйку с седла, заботливо поправила у неё на плечах сбившийся плащ. Гуннхильд подошла к самому краю настила, немного помедлила и протянула руки вперёд, раскрывая их, как для объятия.

И в это самое время из крепости, с высокой сторожевой башни, прокричал рог. Это воины заметили смоляной дым сигнальных костров, зажжённых на севере.

Всего кораблей было пять. Два принадлежали Хрольву Гудмундссону, и первым резал волну его любимец «Орёл». Обычно этот корабль узнавали издалека по широко развёрнутому крылу полосатого паруса – немногие решались так смело подставлять его ветру на коварном мелководье фиорда! – и по бесшабашному искусству, с которым Хрольв подводил к пристани послушное судно.

Сегодня, против обыкновения, красно-белое ветрило было подвязано почти наполовину. «Орёл» шёл медленно, словно радушный хозяин, указывающий безопасную дорогу гостям. И люди, смотревшие с берега, рассудили между собой, что в следующий раз эти гости вряд ли заплутают или сядут на мель среди бесчисленных островов. За «Орлом», на расстоянии оклика, следовали два больших боевых корабля. На подходах к незнакомому берегу осторожные кормщики сбрасывают паруса и сажают людей на вёсла; нынешние гости не спешили оголять свои мачты – должно быть, частью ради того, чтобы похвастать перед хозяевами мореходным искусством, частью затем, чтобы все видели знак, осенявший красные полотнища, надутые ветром.